Марцин Виха, «Как я разлюбил дизайн» (фрагмент из книги)

Марцин Виха (род. 1972). Художник-график. Занимается дизайном обложек, плакатов и логотипов. Публикуется в крупных польских общественно-литературных журналах. В январе стал лауреатом престижной премии «Паспорт „Политики”» за 2017 год в категории «Литература» за книгу «Вещи, которые я не выбросил» — эссе о смерти матери, о ее вещах, книгах и воспоминаниях. В октябре за эту же книгу Виха удостоен звания лауреата литературной премии Польши «Нике». Книга «Как я разлюбил дизайн» вышла в 2015 г. в издательстве Karakter (Краков). Это своего рода мини-фельетоны, короткие истории о дизайне, чувстве эстетики и окружающих нас предметах.

Перевод с польского Полины Козеренко

Урна

— Пожалуйста, в тональном режиме наберите внутренний номер сотрудника или ждите ответа оператора, — и в трубке раздается голос Луи Армстронга:

And I think to myself

What a wonderful world!

Интересно, кто выбрал эту мелодию. Директор крематория? Продавец автоответчиков («У меня есть кое-что, соответствующее профилю вашей компании»)? Не исключено, что хрипло-сладкий стандарт — номер один в каком-нибудь траурном хит-параде, самый популярный музыкальный фон на церемонии сожжения.
В американских комедиях часто мелькает этот сюжет. Прах в сумке, в коробочке, в банке из-под печенья. Бренные останки в вазе над камином, в кухонном шкафчике, на подоконнике. — Что это ты здесь держишь? — Бабушку. И начинается круговерть забавных перипетий. Взрываются очередные гэги. Кошка сталкивает урну. Пьяный гость путает пепел с кокаином. И, наконец, кульминация: церемония развеивания праха, обязательно в ветреную погоду, чтобы легкий бриз мог надуть серое облако прямо в лица собравшихся. Затем — оргия чихания, прочищения горла и отряхивания.
Мы с вами видели много глупых фильмов.

* * *

Я зашел домой, где его уже не было. Сбежались подруги моей матери, царила общая суета.

 — В варшавских газетах или общепольских?

 — Можно оставить себе фотографию из паспорта?

 — А у вас не найдется немножко сливок? Обычное молоко тоже сойдет, если сливок нет.

Администрация кладбища. Крематорий. Жизнь превратилась в череду заданий. Чувство беспомощности настигло меня через несколько дней, когда в бюро ритуальных услуг я просматривал глянцевый каталог с урнами.
Все модели походили на гибрид греческой вазы и китайского термоса. Переливались парчой. Отливали хромом. Были золотые, бело-золотые, малахитовые и черные. С узорчатыми ручками и рукоятками. Некоторые выглядели как старомодные банки с проволочной крышкой. Другие напоминали горшочки Винни-Пуха. Преобладал пластик, но в каталоге также имелись варианты из натурального камня (видимо, и у природы бывают неудачные дни).
Ну и, конечно, кресты. Высеченные. Нарисованные. Приклеенные сбоку. Торчащие сверху (как миниатюрный Гевонт). Разумеется, не обошлось без тернового венца, Мадонны в полупрофиль и Иисуса скорбящего. Бедный отец. Неверующий еврей, совершенно не интересовавшийся религиозными вопросами, оказался за бортом целевой аудитории.

В качестве альтернативы предлагался цветок — белая лилия или увядшая роза. По мнению погребальной индустрии, Польшу населяет два типа людей: христиане и представители секты флористов. Я листал страницы, директриса бюро начинала нервничать. Под ее взглядом я в итоге выбрал какой-то образец — поменьше украшений, форма попроще и даже белая роза смотрелась вполне скромно.
Затем несколько часов я обманывал сам себя, что все в порядке. Но это было не так. Отец никогда бы не согласился на подобную посудину. Свинство — пренебрегать чьими-то эстетическими чувствами только потому, что этот кто-то умер.

* * *

Вкус моего отца долгие годы определял нашу жизнь. Его вердикты выносились стремительно и не подлежали дискуссии. Мы жили на эстетическом минном поле. Со временем я научился обходить ловушки и по мере того, как протаптывал безопасные тропинки, во мне росло чувство солидарности. Мы стали товарищами по оружию в этой войне со всем миром.
Дело в том, что отец не пускал уродство на порог.
Мы жили на осадном положении, как визуальные амиши. Против нас была политическая система. Экономика. Климат. Достаточно открыть дверь — а там покрытые масляной краской стены, терразитовые полы. Лифт с сожженными кнопками, панельный дом, пейзаж позднего социализма.
Если речь идет о людях, которых мы любили, лаконичные диагнозы неуместны. То, что касается наших близких, должно быть сложным и неповторимым. А в действительности оказывалось незамысловатым и типичным. Просто есть такие люди, которым не тот цвет штепселя может испортить полдня. Которые предпочитают сидеть дома, а не отдыхать в пансионате в окружении ужасного цвета ковров, зато с видом на море. Несчастные мученики реклам шпаклевочной смеси.
Да, да, знаю. Вкус — категория классовая. Он устанавливает иерархию и границы. Отражает наши стремления и фобии. Позволяет чувствовать свое превосходство, вводить в заблуждение, обманывать. И так далее.

* * *

По крайней мере с урной я настоял на своем. Нашел в осиротевшем ежедневнике телефон скульптора, с которым отец когда-то сотрудничал. Позвонил. Объяснил, в чем дело. До похорон оставалось два дня. Скульптор выслушал меня без удивления. Немного подумал.
— Я делал цветники для костела в Урсынове. Достаточно убрать ножки и будет то, что надо…

И так я похоронил прах отца в черном гранитном кубе. С одной стороны было высечено имя и фамилия. Шрифт — Futura. Маюскул. Дважды по пять букв, элегантно выровненные по ширине, так, как он любил. Меня распирала гордость. Урна была красивой. Проблема состояла в том, что единственный человек, который мог это оценить, единственный человек, чье мнение имело для меня значение, — умер.

Что я узнал о дизайне, не выходя из дома

Башмаки на деревянной подошве

Эмбарго касалось:

  • мебельных гарнитуров,
  • стаканов на блюдцах и тем более в резных металлических подстаканниках.

Сейчас, когда я об этом написал, мне вспомнилось, что существовало два вида стаканов: выпуклые (трефные) и граненые, в разрезе напоминавшие трапецию, которые могли получить сертификат семейного раввината.
В немецком центре1 можно было добыть стеклянные чашки, выдающие далекое родство с Баухаусом. Там же продавались гэдээровские блюзовые пластинки. Сомневаюсь, что власти демократической Германии задумывались об авторских правах, поэтому не исключено, что мы штамповали пиратского Мадди Уотерса еще до появления интернета.
В домашнем черном списке также фигурировали:

  • стеллажи (само слово кажется мне отталкивающим),
  • стенки (см. выше),
  • пуфики (см. выше),
  • тапочки (см. выше),
  • как, впрочем, и хождение в носках.

Два последних запрета выступали в паре, что создавало некоторые затруднения. К счастью, в 70-е годы обувная промышленность производила башмаки на деревянных подошвах. Оклеенные этикетками на английском языке (шведский флаг быстро стирался на пятках), они шли на экспорт, куда-то в Западную Европу. Наверное, случались колебания конъюнктуры или периодические ужесточения контроля качества, поскольку некоторые партии попадали на внутренний рынок в статусе так называемого «бракованного экспорта».
Обувь с мелким дефектом, эмалированные кастрюли с орфографической ошибкой в слове SALT, слегка посиневшие полки системы ИВАР, недостаточно хорошие, чтобы попасть в заграничный магазин ИКЕА — такой «брак» в польских магазинах шел нарасхват.
Виктор Папанек в книге «Дизайн для реального мира» расхваливал: «Trätofflor — деревянные сабо, которые до сих пор делают в шведском Ангельхольме, — великолепный пример местного рационального дизайна».
Фотография на странице 282 не вызывает сомнений. Это они! Дизайн местный, но производство стало глобальным (причем еще до того, как мы научились произносить слово «глобализация»).
На закате эпохи Герека2 моя семья стучала каблуками, будто компания веселых голландских (или скандинавских) крестьян. Это превращало жизнь соседей в ад, и не было недели, чтобы мужик снизу (в фильме его мог бы сыграть Луи де Фюнес) не устраивал скандала. Тонкий потолок и диалог, ведущийся при помощи азбуки Морзе: на провокационное цоканье каблуков отвечали послания, выстукиваемые палкой от швабры.
В той квартире я познал много истин о проектировании, дизайне и жизни. Например, что верность своим эстетическим пристрастиям — отвращение к тапочкам, тапкам, шлепкам и шлепанцам — может привести к серьезному конфликту с обществом.

* * *

В конце жизни отец полюбил пластиковые кроксы. Кто-то привез ему из Израиля еще до того, как разноцветные турботапки появились в каждом торговом центре. Это ближневосточное изобретение обеспечило нам прочный мир с соседями (что в определенном смысле парадоксально).

Шахта

В детском саду существовал свой литургический календарь. Сначала подготовка ко Дню учителя, потом ко Дню шахтера. Затем Годовщина освобождения Варшавы… и уже Красавица-Весна звала на первомайскую демонстрацию.

Во всем этом наборе Барбурка3 (совершенно светская и лишенная ассоциаций со святой покровительницей) была особенно привлекательной. Дни напролет мы клеили под чутким руководством пани Ули шахтерские шляпы из черного картона. Рисовали углем. Временно черный цвет был разрешен к использованию, что, однако, составляло исключение из правил. Когда весной я нарисовал черной тушью открытку ко Дню матери, то навлек на себя серьезные неприятности вплоть до угрозы вызвать психолога.

— Антрацит! Черное золото! — скандировала воспитательница. — До! Бы! Ча!

Бедные горняки. У них еще есть свое лобби, пенсионные льготы и пивные заведения. Раз в году они переодевают какого-нибудь вице-премьера в парадную форму и заставляют участвовать в хоровом исполнении традиционных песенок. Они больше не владеют умами масс. Ни один писатель уже не велит похоронить себя в парадном шахтерском мундире4. Никто уже не расскажет дошкольникам о черном золоте.

А жаль, это вдохновляло на творчество. Под влиянием горнодобывающей индоктринации я изобразил на стене своей комнаты фреску под названием «Шахта» (техника: восковой мелок на штукатурке). Соцреализм в чистом виде. Широкая панорама промышленного предприятия с бесчисленными лебедками и трубами. Времена были доэкологические, а лозунга «Дым из труб — дыхание Советской России» никто еще не отменял. Следует подчеркнуть, что к индустриальной фантазии я прибавил документальный элемент: у самого пола тянулся ряд телег. То крестьяне стояли в очереди за углем.

Конечно, не прошло и года, как фреска мне разонравилась. Когда я пошел в школу, она меня уже начала по-настоящему раздражать. Особенно если учесть, что эпоха сменилась и пропаганда успеха отошла в прошлое. Самое простое решение — взять краску и закрасить эту мазню — как-то не пришло мне в голову. Не припомню, чтобы мы хоть раз делали в квартире ремонт.

Зато однажды мама купила мне настенную карту Африки с названиями по-немецки. Почему Африки? Почему по-немецки? Потому что такие выбросили в книжном «Универсус». В результате я до сих пор могу показать, где находилась Zentralafrikanische Republik. Рад помочь, если кто-то ищет реку Ebola. Годами я, засыпая, смотрел на Herz der Finsternis.

Отсюда следует несколько выводов. Когда художник не стыдится своих работ годичной давности, это знак, что он остановился в развитии. Лучше вообще не окружать себя собственными картинами и проектами. Как сказал бы Адриан Моул: «Даже Рембрандт не жил в Сикстинской капелле в Венеции».

Теплая вода в банке

Вопреки тому, что сегодня утверждает реклама — «Кока-кола — вкус свободы» — напиток производили и продавали в Польше уже в семидесятых. Каким-то таинственным и нелегальным образом у нас дома оказались две пустых банки, в которых привозили концентрат из Голландии.

На белых закручивающихся крышках красовался зеленый логотип. Банки с водой стояли на подоконнике в кухне — на случай, если отключат воду. Разумеется, все забывали менять содержимое. Место было солнечным, поэтому спустя какое-то время с цветом жидкости стали происходить метаморфозы. Сначала она помутнела и приобрела слегка зеленоватый оттенок. Затем в ней появились какие-то нитчатые и бахромчатые формы жизни. И в конце концов толстый слой органики на поверхности. Кто знает? Возможно, если бы мы оттуда не съехали, то какие-то живые организмы как раз выходили бы сейчас на берег?

Полки

Рано или поздно где-то это произойдет, но пока я не слышал, чтобы кто-то погиб от удара электронной книги. А вот смерть под лавиной бумажных изданий представлялась вполне реальной. И каждый день мы глядели ей в глаза.

Отец сам спроектировал полки. Проект был безупречный, а за выявленные в ходе эксплуатации недостатки отвечал производитель — столяр-алкоголик. Я ни разу того мужика не видел, но делирическая дрожь его рук передалась всей конструкции. И она сохранила эту дрожь, как раковина хранит шум океана.

Доски, державшиеся на соплях, прогибались под тяжестью книг. Некоторые стояли в два ряда. Часть лежала стопками. Достань один том и — как это сегодня говорят — случится коллапс.

Кажется, всю систему удерживал в равновесии солидный оранжевый том с корешком, украшенным узором из фиолетовых пятен. Лишь спустя много лет я обнаружил, что из этих амеб складывается слово «Сказки». Я никогда их не читал. Риск был слишком велик.

Много раз я слышал, как мама объясняла: «После переезда Пётрек рассовал их только на время, чтобы не валялись на полу». Предполагаемому порядку так и не суждено было настать.

Вывод, в принципе, довольно очевидный: первоначальные версии — самые долговечные. А в неудачах дизайнера виновата пагубная страсть исполнителя.

Стена

Если уж зашел такой разговор — через наш потолок проходил длинный узкий желобок.

«А здесь Пётрек планировал передвижную стену», — сообщала мама, если кто-то ее спрашивал. Что происходило с завидным постоянством. По всей видимости, гостям нравилось изучать потолки.

Проект с передвижной стеной так и не осуществился (вполне возможно, из-за усугубляющегося алкоголизма столяра). Что ж, чего не сделаешь сразу — не сделаешь уже никогда.

Стойка для верстака

Зато у нас скопилась целая куча кульманов и целые стада деревянных стоек для верстаков. Они служили нам верой и правдой. Особенно самые старые, в форме буквы «А», уже слегка расшатанные.

Одну стойку я храню до сих пор. Она якобы когда-то принадлежала Бюро восстановления столицы5, так что ответственность за современное состояние Варшавы лежит и на ее плечах. Видно, она часто переходила из рук в руки, о чем свидетельствуют инвентарные номера и печати канувших в лету учреждений. Некоторые цифры нарисованы по шаблону. Другие каллиграфически выведены на кусочке бумаги. Последние намалеваны масляной краской:

1. 25 — 861

C.PROZOR Gr VI / 420 Nr 655 1940

7p XIV 19

X — 509

L.O.R.

(Впрочем, нельзя исключать, что это зашифрованные координаты местонахождения Янтарной комнаты.)

Стол

«От дома моих родителей ничего не осталось, — слышу за кадром голос матери, ее комментарии стали частью предметов. — Они успели выбежать на улицу, и тогда в дом попала бомба. Сохранился только один столик».

Кофейный столик, единственный родственник безвозвратно утерянных столов, стоял в большой комнате. Отец увеличил его поверхность, положив на круглой столешнице прямоугольный кульман. Не стал прибивать его гвоздями — он же не какой-то варвар. У этой системы нашлось одно слабое место. Наш стол оказался сейсмоопасной зоной. Стоило кому-нибудь чуть сильнее о него облокотиться — и противоположный конец вздымался на дыбы, чашки, тарелки и приборы двигались на врага, а форма для торта со шведской яблочной лепешкой (рецепт из журнала «Ты и Я», 1967) избирала меру наказания за нахождение локтей на столе.

Мой отец держался как производители самолетов. Когда случалась катастрофа, он всегда утверждал, что с технологией все в порядке, а виноват человеческий фактор.

Краткий курс антидизайна

Войлочные коврики, стилизованные под народные промыслы. Национальный павильон, стилизованный под народные промыслы. Деревянные игрушки, стилизованные под народные промыслы. Надувная мебель, стилизованная под… Все равно под что.

Нам есть, чем гордиться. Правда, шансы, что наша пятая точка соприкоснется с дизайнерской мебелью, невелики. Уж скорее мы прочтем в газете статью под названием «Польские дизайнеры возглавляют мировые рейтинги» или — что более вероятно — скользнем взглядом по заголовку на одном из сайтов: «Мировые иконы польского дизайна. Перейти в галерею». Кто-то пишет такие тексты. Может быть, даже в них верит. Может быть, он даже прав.

Однако все это — Гималаи дизайна. Мы же обитаем в низинах. Сидим в трамваях. Вступаем в неравный бой с калитками, чтобы пройти к себе в охраняемый двор, отправляем посылки и письма. Качество нашей жизни определяют не выдающиеся достижения дизайнерской мысли. Честно говоря, они вообще никого не интересуют. О польском дизайне свидетельствуют:

  • бланк заказного письма, который легко заполнить, только если вас зовут Ян Бык и ваше зрение столь же остро, как у пилота истребителя F-16 с базы в Кшесинах;
  • формуляр налоговой с серо-серыми полями и мутными формулировками, основной посыл которых сводится к следующему: найдите бухгалтера, который эту муть заполнит, а потом молитесь и скрестите пальцы;
  • школьный букварь — пестрый до тошноты, хаотичный и украшенный портретами улыбающихся жертв генетических экспериментов;
  • дорожные знаки на автострадах, а в особенности на съезде в Гродзиск-Мазовецкий (я правда не хотел ехать в Познань).

Нерадивый врач остается врачом, по крайней мере до тех пор, пока не лишится права заниматься профессиональной деятельностью. То же с учителем или журналистом. Никто не утверждает, что статьи в таблоидах пишутся сами. А вот слово «дизайн» относится исключительно к высококачественной продукции. В идеале от ста злотых и выше. Остальное, в массовом сознании, возникло из воздуха. Никто не придумывал бланков на почте. Они просто-напросто есть. Неизбежные, как погода. Неизменные, как климат. Даже постояннее климата, прочнее политической системы, старше самой истории.

***

В один прекрасный день проходят выборы в местное самоуправление. У муниципальных властей сложная структура, поэтому избиратели получают целых четыре бюллетеня. Стопка разноцветных бумажек с фамилиями кандидатов и названиями комитетов. При этом одна из бумажек — по-хорошему, целая брошюра формата А4.

И каков результат? Количество недействительных голосов перевалило за двадцать процентов. К тому же партия, расположенная первой в списке, достигла на удивление высоких результатов. Закрадывается подозрение, что растерявшиеся избиратели поставили галочку на первой странице брошюры (голосуя за список под номером один) или на всех страницах (голос недействителен). В штабе случайных победителей — триумф. Улыбающийся лидер объявляет об успехе своей программы. Конкурирующие партии в бешенстве. В стране нарастает всеобщий конфуз и политический кризис. Кто-то выступает с мнением, что скандала можно было бы избежать, будь у брошюры обложка или титульный лист. Кто-то еще обращает внимание, что инструкцию о порядке голосования напечатали слишком мелким шрифтом. «Поляки провалили тест на уровень интеллекта», — заключает известный публицист. И в каком-то смысле он прав. Государство тестирует наш интеллект. Это вам не супермаркет — общаясь с администрацией, человек обязан страдать.

Любопытно, что в спорах по поводу бюллетеней не звучат слова «графический проект», «дизайн», «верстка». Дизайн явно не имеет с этим мероприятием ничего общего. В Польше «дизайн» относится к сфере человеческой деятельности, состоящей в том, чтобы Повалить Весь Мир На Колени При Помощи Войлочного Коврика, Вдохновленного Народными Промыслами.

Я видел, как делают пакетики для чипсов. Наблюдал, как рождался проект пачки соленой соломки. Кое-что знаю об упаковке для жевательной резинки. Поэтому могу поклясться, что каждой луковице, каждому хрустящему ломтику бекона и каждой стремительной волне мятной свежести посвящается больше внимания, чем образцу избирательного бюллетеня.

***

Чиновники не умеют заказывать, оценивать и принимать продукты дизайна. Государство не видит необходимости спонсировать эту отрасль. И если здесь поставить точку, было бы еще не так плохо.

К сожалению, Министерство финансов, которое годами не меняет бланков налоговой отчетности, поскребло по сусекам и заказало себе логотип: стилизованные буквы М и Ф. Серый, красный плюс эффект наложения цветов.

Спортивное ведомство разместило на своих бланках цветного человечка. Одинокая фигурка могла вызывать удивление, особенно учитывая последние успехи в командных видах спорта, поэтому очередной министр решил внести изменения: вместо человечка появились два скрещенных бумеранга.

Министерство здравоохранения наваляло монограмму в виде прерывающейся линии электрокардиограммы. Министерство культуры — скромную надпись, украшенную квадратной точкой (живое свидетельство интеллигентского минимализма). Но всех обошло Министерство природных ресурсов с лирическим пейзажем: зеленая гора и синяя речка (или озеро). В предыдущей версии было даже солнышко.

Избирательные бюллетени уже пошли в печать, когда по стране прокатилась волна дискуссий о новом бренде для Польши. Обсуждалось, какая из комбинаций красных линий лучше всего передает энергию и динамизм, характеризующие граждан страны. Именно за этим и нужны дизайнеры.

***

Бывший вице-премьер дает интервью. Важная особа уже давно не играет никакой политической роли, так что вокруг нее постепенно сгущается аура уважения. Появляется туманное впечатление, что когда она была у кормила власти, все шло как-то лучше. А если даже и не шло, то сейчас уже не важно. Поражения на практике придают вес теории. В беседе особа в правильных выражениях расхваливает завод по производству трамваев:

«Люди из PESA6 (…) ринулись в художественные академии и начали привлекать свежеиспеченных дизайнеров. Они задумали производить вагоны красивее итальянских и продавать их по всему миру».

К сожалению, ключевое слово здесь — красивее. Палец эксперта указывает задание. Спецы из художественной академии должны позаботиться о том, чтобы трамвай выглядел красиво. Бывший вице-премьер не ожидает, что они изобретут более эргономичную форму. Поместят внутрь больше пассажиров. Удобнее их рассадят. Безопаснее отвезут. Сэкономят немного энергии или материала. Их задача — сделать так, чтобы трамваи были красивее, чем итальянские. Самые красивые в Европе. В идеале прилепить где-нибудь гуральскую паженицу и пантограф в форме кашубской ажурной вырезки — и весь мир падет ниц. А может, даже «The Economist» черканет пару строк.

Над польским дизайном нависает проклятие красоты.

— Сделайте так, чтобы было красиво.

— Из шрифтов я предпочитаю Antiqua, — заявляет председатель.

— И будьте добры какие-нибудь цвета поинтереснее.

***

С дизайном — как с полицией. Его никогда нет там, где он больше всего нужен. Объекты, о которых мы упоминали выше — избирательные бюллетени, бланки и учебники — не служат примерами плохого дизайна. Они — явления другого порядка. Плод антипроектирования, антидизайна. Дизайн — это процесс. Антидизайн — состояние. Болото, в котором увязают клиенты, исполнители и заказчики. Антидизайн — образ жизни, мировоззрение. Равнодушие, лень, пробирающая до костей изморось, бактериальная инфекция, чиновничий аппарат. У него свои порядки — глупые и внутренние, противоречащие друг другу, как сам антидизайн.

— Нам нужен логотип и брендбук. Ну сами понимаете, чтобы была основная версия и красивая, охранные поля, минимальный размер, колористика, — сказала одна клиентка.

— А недопустимые модификации?

— Недопустимые модификации мы придумаем сами!

***

Вот вам одиннадцать правил. Небрежных, глупых, взаимоисключающих и ненужных — как весь антидизайн.

  • Привычка — эргономика для бедных. Люди ко всему привыкают. Повторяйте слова Дэна Сяопина: «Неважно, какого цвета кошка — главное, чтобы она ловила мышей». Помните — цвет не так важен. Кот не так важен. Мыши не так важны. Даже их ловля не так важна. «Неважно» и «все равно» — девиз антидизайна. Пипл схавает.
  • И вообще, есть дела и поважнее (вовсе не обязательно перечислять, какие именно).
  • Не заботьтесь о деталях.
  • Думайте исключительно о деталях. В идеале — о какой-либо одной детали.
  • Удивляйтесь проблемам. Они за этим и нужны.
  • Не исправляйте ошибки. Придумывайте новые.
  • Нарушайте правила. Вводите их только затем, чтобы нарушить. Нарушайте их исключительно затем, чтобы показать, что вам закон не писан.
  • Цените интуицию. Говоря о проекте, используйте формулу «я в этом не разбираюсь, но…». Ваше невежество — золотой ключик к дверям во власть.
  • Руководствуйтесь вкусом, не разумом. Лучше всего — чужим вкусом. При каждом удобном случае ссылайтесь на мнение третьих лиц. Если вы демонстрируете проект жене и трем коллегам в офисе — называйте это фокус-группой.
  • Требуйте «чтобы было красиво». Требуйте эффекта «вау!». Припоминайте об эффекте «вау!» при каждом удобном случае. Говорите «с ног не сшибает» и «башку не сносит». Вообще создавайте впечатление, что целью проекта — если уж его у вас заказали — должно быть нанесение тяжких телесных повреждений.
  • Заботьтесь только о том, что на виду. Каждый злотый и евро, потраченный на проект, должен быть виден издалека. Все, что спрятано в глубине, не имеет значения (мы называем это «принцип Титаника»).

***

А если вы — дизайнер, то соглашайтесь на все это. И желательно с улыбкой. Путь к творческому поражению устлан успехами, как говорил… (не знаю кто, но кто-то точно так сказал).

Логотипчики

Лого. Логотипчики. Польский язык вобрал в себя слово «лого». Согрел на груди, наделил сотней нежных уменьшительно-ласкательных форм и хулиганских кличек.

— Где же наши логотипчики? — пишут клиенты.

— Наше лого должно быть больше!

— Намного больше.

— Намного больше и размещено в левом верхнем углу.

А иногда пишут так:

«По поводу логотипов медиапартнеров. Поскольку наш еженедельник “Wspak” в шесть раз крупнее ежемесячника “Ergo”, прошу увеличить логотип “Wspak”. В шесть раз. И чтобы он был в верхнем левом углу».

***

На рубеже тысячелетий мне привелось участвовать в конференции. Было много персон в костюмах, термосы с кофе и заграничный гость. Гуру. Человек, придумавший бренд Orange и лого в виде оранжевого квадрата.

Малевич брендинга носил очки в роговой оправе и огромную бабочку (тщательно продуманный имидж подсмотрел у Ле Корбюзье). Он ездил по миру и создавал национальные бренды. Помню, что Португалии он предложил слоган «Там, где Атлантический океан встречает Европу», и достаточно было беглого взгляда на карту, чтобы оценить меткость главной мысли национального посыла.

В Варшаве он показывал презентацию и объяснял, что страна должна инвестировать в его услуги. Много говорил о польской креативности, энергии перемен и творческом напряжении, которое следует продемонстрировать миру при помощи соответствующего знака, месседжа и дискурса.

Он вещал страстно. С харизмой. Извергал из себя потоки слов, и даже начинающему синестетику было видно, что все слова переливаются оранжевым и красным.

Я почувствовал, что на моих глазах творится магия… Под влиянием энергетических вибраций незнакомые люди, собравшиеся в зрительном зале, сплотились в единое целое. В молчании, не глядя друг на друга, не моргая, мы достигли полного, глубокого, всеохватного понимания. Чиновники, различные деятели, рекламщики — теперь мы были единым организмом. Как на церковной службе за отчизну. Или на демонстрации во время военного положения.

Многое нас разделяло. Возраст. Образование. Размеры будущего выходного пособия и политические взгляды. Однако есть некий уровень позитивного мышления, на который ни один поляк не согласится. Мы сидели в наушниках или без наушников, с приклеенными улыбками. Затаившись, как многоголовый хищник. Смотрели, как ничего не подозревающая антилопа приближается к водопою, поправляет бабочку, склоняется, отхлебывает глоток воды «Наленчовянка». Браво, браво, блеск очков…

И вдруг:

— Есть ли у собравшихся вопросы?

И тут пошла атака. Нет. Мы не задавали вопросы. Скорее, делились мнениями и дополняли сказанное. Я даже не помню, что мы говорили этому несчастному. Возможно, что-то о политике, о проблемах при контактах с госадминистрацией, о кривых тротуарах, о погоде? Оранжевые пузыри лопались. Антилопа взвыла. Удаляясь с презентации, гуру бросил, что нам следовало бы изменить подход:

— Иначе вам будет трудно здесь жить!

Как будто мы сами не знали.

***

Чувак в конце концов получил этот заказ, и его фирма заработала свои сколько-то там евро. Однако из-за споров, дискуссий, меняющихся концепций и политических расстановок процесс создания бренда растянулся на годы. Прошло десять лет, прежде чем общественности представили готовый логотип в форме красной пружинки. Гуру до этого момента не дожил, поэтому его миновал всенародный троллинг, который поднялся, когда поляки узрели свой знак в интернете. Что ж, с тех пор, как распространились мемы, дизайн перестал быть безопасным.

***

Визуальная идентификация — это элегантный способ пометить территорию. Правительства поддерживают экспорт, туризм и культурный обмен, поэтому хотят иметь логотип, которым смогли бы обозначить границы своего участка. Однако польский национальный логотип рождался слишком долго. Когда же, наконец, он появился на свет, его встретили как Рипа Ван Винкля. Пришельца из прошлого. Напоминание о девяностых.

До кризиса, в калейдоскопе политических перемен, можно было верить, что бизнес — самая идеальная форма человеческой деятельности. Рационализма. Организации и управления. Корпорация казалась недосягаемым образцом для институций, вузов, учреждений. Стань профессионалом! Сделай это businesslike — звучали призывы (а словарь объяснял: эффективно и действенно).

Я подозреваю, что сюда уходит корнями то чувство, которое мы испытывали к логотипу. Цветной значок оказался пропуском в капитализм. Каждое министерство, департамент, сельсовет и школа хотели иметь свое лого. На наших глазах молоко перестало быть белой жидкостью в стеклянных бутылках. Теперь мы просили «Mlekovita», «Valio». С желтенькой крышечкой. С красненькой крышечкой. На упаковках с рисом появился пожилой афроамериканец. Пачки с мукой покрылись изображениями мельниц. Всё бренд — писали специалисты. Сахар. Мука. Мыло. Бутилированная вода, город и страна.

Повсюду были логотипчики, лого. Наши любимые. Родные. Аккуратненькие.

— Наш логотипчик должен быть больше!

— Намного больше и в левом углу.

***

Отделы маркетинга с трогательным усердием следят, чтобы логотипы бросались в глаза. В результате плакаты напоминают акт Люблинской унии7, обвешанный снизу кисточками лаковых печатей. Может, в этом-то и дело. Логотипы стали выражением шляхетской традиции. Заменили собой герб. Иначе говоря: они нашиты на наших ливреях.

Сом

Поскольку времени мало, а забавных котиков так много, поскольку мы получаем мейлы, слушаем радио, зависаем в фейсбуке, разговариваем по телефону, поскольку наш мозг еще не полностью перешел в режим многозадачности, постольку… — о чем, собственно, я? О проблемах с концентрацией. А также о том, что лучшая форма передачи мысли — список. Еще Моисей это понимал.

Мне всегда хотелось собрать умные и полезные замечания на тему дизайна, которые приходилось слышать в разных местах и при разных обстоятельствах.

Вот некоторые из них:

1

«Все сложно» — это девиз моей фирмы, известный также как «проклятие сантехника».

Есть такая городская легенда: если однажды сантехник посмотрит на смеситель и скажет: «Ерунда, сейчас починим!» — то вострубят ангелы на небесех и настанет неминуемый конец света.

К счастью, слова эти мы услышим нескоро. Сантехники и дизайнеры знают, что всё не так просто. Даже дизайн визитки требует внимания и умственного напряжения. Если кто-то утверждает иначе, то

  • он — мастер дзэн
  • не углубился в суть проблемы.

2

«Всё не так просто» и «Всё гораздо сложнее» — это также названия двух альбомов художника Жан-Жака Семпе (это тот, который придумал «Малыша Николя»). Один из последующих томов назывался «Большая паника».

3

«Странная у нас профессия».

Так сказал мой начальник на первой работе. Мы делали проект для телекоммуникационной компании. После четырнадцати часов за компьютером и бог знает скольких поправок представители отдела маркетинга продолжали названивать и твердить, что солнышко недостаточно веселое, что у него ироническая ухмылка, что оно презрительно кривит губы и так далее. Четырнадцать часов мы исправляли улыбку солнышка. Странная профессия.

С тех пор я обогатился серьезным опытом. Я участвовал в дискуссиях на тему выражения морды носорога («он должен выглядеть, как повелитель, но добрый и справедливый») и характера ящериц. Я разглаживал морщины. Стройнил фигуры. Убирал с фотографий расстрелянных членов политбюро… А, нет, это же не я. Зато не моргнув глазом я отвечал на письма такого содержания:

«Ноутбук должен мило улыбаться. Сейчас его улыбка похожа на железнодорожную колею и вызывает у нас ассоциации с фильмами ужасов».

Я знаю одно: к этой профессии не стоит относиться слишком серьезно.

4

А кроме того, к дизайнерам можно отнести слова ветеринара Зигфрида Фарнона, героя цикла «О всех созданиях — больших и малых»:

«У нас с вами, знаете ли, профессия очень своеобразная. И предлагает огромный выбор возможностей попасть в дурацкое положение. (…) Конечно, хорошему специалисту в этом отношении полегче, но даже заведомого гения все время подстерегают всякие нелепые и унизительные случайности.»8

Вот именно.

5

«Исписанные фломастеры нужно выбрасывать», — этой золотой мыслью я обязан одному типографу. Его ужасно бесило, что люди не выбрасывают исписанных ручек и фломастеров. Хранят на столах целые горы бесполезного хлама, а все равно им нечем записать номер телефона.

Исписался? Вон в мусорную корзину.

Я думаю, что этот принцип можно понимать метафорически.

6

«[Е]сли вы используете молотый кофе в банке, советую покупать его в небольших количествах и часто менять сорта. Говорят, первая чашка нового сорта кофе — как для курильщика первая затяжка дымом свежераскуренной сигары».

Так писала Неля Рубинштейн в своей поваренной книге. То же самое говорит мой компаньон. В дизайне необходимо менять. Инструменты, техники, стили.

7

«Даже в самом заезженном жанре можно сказать что-то новое», — говаривал мой приятель Анджей Й. И это правда. Ничего не заканчивается. Из самых что ни на есть заезженных, намозоливших глаза и банальных средств может получиться новый оригинальный проект.

8

Конечно, пункт 7 противоречит пункту 5 и 6. И в этом противоречии заключена важная мысль на тему дизайна.

9

По-хорошему, нужно учиться. Всегда и у всех. У тех, кто знает. У тех, кто не знает. У тех, кто понятия не имеет, но как назло прав.

Учиться у друзей и у врагов (пусть и от них будет какой-то толк). У молодых. У старых. У клиентов, коллег, случайных прохожих.

10

«Мы все учились понемногу / Чему-нибудь и как-нибудь»… Лучший урок дизайна я получил от одной графини.

Дело было так. Где-то в Польше, среди лугов и болот, неспешно несла свои воды ленивая река. Было тихо, чисто, редкие виды птиц бродили в траве. Тогда местные самоуправленцы решили сделать ставку на туризм и заказали логотип.

Так я оказался на самой необычной презентации в жизни. Зал заполняла толпа войтов9. На столах лежали продукты региональной кухни.

Проекты мы отправляли заранее, по почте, а теперь демонстрировали собравшимся. Я произнес спич. Воцарилась тишина. Войты переглядывались, пихали друг друга локтями, шептали что-то под носом.

— Может, пани графиня? — предложил кто-то.

— Именно, — подхватили другие. — Пани графиня, просим, скажите нам что-нибудь.

Графиня подняла глаза. Это была пожилая дама с суровым выражением лица. Позже я узнал, что бо́льшую часть жизни она провела в эмиграции, но после падения коммунизма вернулась на родную землю и вновь обрела семейное имущество.

— Пани графиня, что вы об этом думаете?

— Тццц, пани графиня сейчас нам скажет.

— Ничего я не скажу, — отрезала она. — Я не разбираюсь, я не интересуюсь. Но я это показала мой муш. Мой муш, он есть англичанин. И мой муш, англичанин, посмотрел и сказал: это есть фиш. Риба. Риба это есть море. Тут нет море. Нет море, нет риба, нет смысл!

— Пани графиня, но это же сом, то есть такая наша местная рыба.

— Нет местная риба! Риба живет в вотер.

— В смысле пресноводная.

— Речная рыба, пани графиня… У нас тут такие водятся. Самые крупные были сразу после войны, на трупах отъелись… Дед рассказывал, что ловили…

— И что? — возразил кто-то. — Будешь рассказывать туристам, что сомы разожрались на трупах?

— Но рыбакам?

— Дед раз поймал такого сома, что…

— Господа, прошу вас, без дискуссий, — прервала графиня. — Сом есть фиш, риба. Риба это есть море. Тут нет море. Нет море, нет риба, нет смысл.

— А тот второй проект, пани графиня? Тот с подсолнухом?

— Я не разбираюсь, я не есть дизайнер, — изрекла графиня. — Но я это показала мой муш. Мой муш, он есть англичанин. И мой муш, англичанин, посмотрел и сказал: сонце то есть сан. Сонце то есть пляж. Пляж это море. Тут нет море. Нет море, нет сонце, нет смысл!

— А как же воздушный змей?

— Что вы ко мне пристали? Я не разбираюсь, я не интересуюсь. Повторяю, я не дизайнер… Но я это показала мой муш. Мой муш, англичанин, посмотрел и сказал: воздушный змей есть пляж. Пляж есть море. Тут нет море. Нет море, нет солнце, нет смысл.

— А мяч? Мне вот даже нравится, такой яркий… — прощупывал почву кто-то из войтов.

— Мой муш, англичанин, сказал: мяч есть пляж. Пляж есть море. Тут нет море. Нет море, нет солнце, нет смысл.

— А вот этот с медведем?

— Мой муш, англичанин, посмотрел и сказал: тут нет Раша.

***

Я часто повторяю эти слова:

Нет море.

Нет риба.

Нет смысл.

Оставить комментарий