Веслав Мысливский, отрывок из романа «Игольное Ушко»

Веслав Мысливский (род. 1932) — польский прозаик, драматург, сценарист. Считается представителем деревенской прозы, но его произведения не умещаются в рамки этого жанра. Писатель обращается к экзистенциальным и нравственным вопросам, исследует сложность мира и человеческой судьбы. Мысливский дважды становился лауреатом престижной польской литературной премии «Нике» — в 1997 и 2007 гг. На русском языке публиковались его повесть «Голый сад» (перевод Л. Петрушевской), пьеса «Вор» (перевод Н. Вертячих), роман «Камень на камень» (перевод К. Старосельской). В октябре в Польше вышел новый роман Веслава Мысливского «Игольное Ушко» («Ucho Igielne»).

 

Перевод с польского Ольги Чеховой

 

Глава вторая

 

(…) После случайной встречи с цветочником, разводившим герберы, приснились мне однажды похороны того стекольщика. Правда, обошлось без грозы, которую обещал цветочник, разводивший герберы, но дождь лил, и довольно сильный. Все, кроме меня, держали раскрытые зонты. Я шел где-то в середине процессии с огромной охапкой герберов, когда вдруг услышал за спиной обращенный ко мне шепот:

— Как мило, что к нам присоединилась молодежь.

А кто-то сбоку принялся уговаривать меня продвинуться вперед, ближе к гробу. Поскольку я не проявлял такого желания, меня стали толкать через всю процессию, приличная часть герберов рассыпалась. Время от времени кто-то командовал, склонившись к самому уху, так что горячее дыхание его обжигало:

— Ближе, ближе. А то потом не проберетесь. А вы же наверняка хотите сказать речь. Следует попрощаться с покойным от лица молодежи. Сколько стекол-то он повставлял в школах.

Вдруг кто-то постучал пальцем по моей лопатке.

— А вы не из-за границы? А то, кажется, кто-то приехал из-за границы. Хорошо бы и из-за границы кому-то выступить, это повысило бы уровень похорон. Соглашайтесь, что вы из-за границы. Мы документов ни у кого не проверяем.

Другой человек, с усилием протискиваясь между мной и женщиной в черном, женой-неженой покойного, взявшей меня под руку и закрывшей от дождя своим зонтом, уточнил:

— Простите великодушно, вы близкий или дальний родственник? Ничего страшного. Все мы одна семья перед лицом смерти. А семьи не может быть без молодого поколения.

Меня обступали все теснее, лица вокруг становились все старше, от меня буквально требовали, чтобы я был молодым. И — делать нечего — мне пришлось быть молодым, раз уж молодость так вошла в моду в этой похоронной процессии, словно никто не допускал мысли, что молодость увядает так же быстро, как мода. Правда, некоторые цепляются за молодость из последних сил, подвергают себя пыткам, позабыв, что стареют изнутри. Что бы они ни делали, им не остановить ход времени. Но, по-видимому, вера в моду бывает сильнее веры в ход времени. Кто знает, может, она способна одержать над ходом времени победу.

Я знал одного человека, мы были ровесниками. Когда он понял, что молодость прошла, покончил с собой.

— Меня уже ничего не ждет, кроме ожидания, — сказал мне на прощание.

Что ж, нет вины старости в том, что она немодная, как и молодости — в том, что она модная. Может, в этом заключается некий тайный смысл современного мира. Будет ли когда-нибудь наоборот, не знаю. В средневековье, которым я занимаюсь, старость считалась не только сокровищницей памяти, но и высшим авторитетом в вопросах чрезвычайной важности. А сегодня говорят, что старики тормозят движение мира вперед. Только, если вдуматься, лишь старости известно, что движение мира вперед — иллюзия, свойственная молодости. Один земной шар вращается под нашими ногами, мы же топчемся на месте, притворяясь, будто движемся вперед. Ведь что может означать «вперед», если не «к смерти».

Я даже хотел у кого-нибудь спросить, каково быть старым. Но когда обернулся в поисках кого-то подходящего, все лица внезапно скрылись за зонтами. Процессия уже вошла в ворота кладбища и остановилась перед свежевыкопанной могилой. Гроб сняли с плеч и установили возле ямы. Уложили венки, цветы и начались погребальные речи. Я был уверен, что первому дадут слово мне — представителю молодежи, как меня называли. Думал, что тогда и положу герберы от Леона-цветочника.

Я уже даже решил, что скажу. В детстве мне довелось побывать с отцом и матерью на стекольном заводе, и кто-то нас сфотографировал. До недавнего времени у меня хранился этот снимок: я в центре, в беретике, между отцом и матерью; куда-то эта фотография подевалась, но моя память ее сохранила. За нами на дальнем плане стоит какой-то стекольщик — я бы сказал, что это покойный, — и двумя руками держит огромный лист стекла, который только что снял со станка, и который хотел преподнести нам в дар, чтобы мы могли смотреть на мир сквозь стекло, тогда нам будет не так больно. К сожалению, перед гробом образовалась такая толчея, словно все хотели произнести речь, а меня оттеснили вглубь, и я себя уже не видел. Я с ужасом озирался по сторонам, пытаясь понять, куда подевался, кажется, даже кричал: «Где я?! Где я?!». Однако меня нигде не было. Но я помню, что все друг друга перебивали, отталкивали от могилы, даже взбирались на гроб. Некоторые, возбудившись от собственных слов, привставали на пальцы, вытягивали шеи, размахивали руками, расстрогавшись, пускали слезу, будто пальцы, шеи, руки, слезы возносили их слова к небесам.

Вымокнув во сне до нитки, я решил купить зонт. Выбрался в город и, плетясь мимо магазинов, увидел раскрытый зонт в одной витрине. Он был точь-в-точь как на похоронах у женщины в черном, взявшей меня под руку и закрывшей своим зонтом от дождя. Широкий, два человека без труда под ним помещались. Покупателей зазывала огромная вывеска над витриной с нарисованными разноцветными зонтами и надписью: «Зонты на любую погоду, от солнца и от дождя, мужские, дамские, детские, классические и современные».

Я толкнул дверь, рыкнул звонок.

— Дайте мне, пожалуйста, тот, с витрины, — и вдруг меня как громом поразило, потому что я не вижу ни одного зонта. Офис — не офис, в глубине за компьютером сидит какой-то лысый тип, только лысину и видно, и, не поднимая взгляда от компьютера, произносит:

— Вы, вероятно, желаете заказать погребальную речь. На какой возраст?

— Нет, мне нужен зонт, — отвечаю нерешительно.

— Зонты — рядом. Вы ошиблись дверью. — По-прежнему не отрываясь от компьютера: — Но раз уж вы ошиблись, рекомендую воспользоваться ошибкой. Ошибки часто подталкивают нас в нужную сторону, когда мы сбиваемся с пути или изволим забыть, куда направлялись. Когда я на вас смотрю… — А сам все пялится в компьютер.

— Когда я был молодым, цыганка… — перебиваю, полагая, что цыганка пошатнет его уверенность в себе.

Но он не дал мне закончить.

— Наши с цыганкой пути не пересекаются. Ее рекламный слоган — долгая жизнь. Мой — вам неизвестен день и час. Возьмите листовку и прочитайте. Листовки лежат на столике перед зеркалом. Заодно не помешает взглянуть на себя.

Я подошел к столику, взял листовку и заметил, что рядом на стене висит внушительного размера войлочная панель, а к ней кнопками пришпилены благодарности — рукописные, распечатанные, длинные, короткие.

— Это благодарности от покойных? — поинтересовался я.

Он так же иронично отрезал:

— Если вы однажды решите, что меня стоит поблагодарить, я и вашу благодарность прикреплю к этой панели.

— Извините.

— Ничего страшного. Я уже много насмешек выслушал и продолжаю выслушивать. Главное, что бизнес процветает. Людям нужны речи. А раз есть такая нужда, кто-то должен их писать. Не все способны сочинять на ходу. Кому-то шок мешает, у кого-то язык плохо подвешен. К тому же у большинства людей головы замусорены газетами, радио, телевидением, интернетом. А речи не могут глумиться над смертью. И слов у людей все меньше. Вы заметили, как они исчезают? Вот и словам кто-то должен прийти на помощь. Видите, сколько у меня словарей, справочников и всякого, — он указал на полки в глубине комнаты за своей спиной. — Можно сказать, неиссякаемый источник слов. Этот бизнес не такой простой. Завод продали и начали увольнять людей, потому что слишком много их работает. Я числился в отделе планирования, но мне сказали, что теперь планировать не станут, а будут только производить. И я оказался безработным. Пособие крошечное, а тут жена, дети, часто мы маковой росинки в рот не брали. Признаться, я был уже близок к самоубийству. Но одумался, когда вспомнил, что никто не придет на похороны самоубийцы, и похоронят меня за кладбищенской стеной. К тому же я постоянно слышал, читал, что нужно взять жизнь в свои руки. Ну я и взял. Еще со времен помолвки у меня лежала книжка «Как писать письма». Знаете, может? По этой книжке я писал письма своей будущей жене. И однажды она мне ответила, что, если письма соответствуют моим чувствам к ней, то она готова выйти за меня. Но я решил, что письма — ненадежный бизнес. Можно сказать, вчерашний день. Сегодня не пишут письма, а ложатся в постель. Я должен найти что-то стабильное, чтобы уже не беспокоиться о работе. А что может быть стабильнее смерти? И так я додумался до погребальных речей. Людей становится только больше, их число не уменьшается, а значит и похорон меньше не будет. Я снял это помещение, сделал вывеску. До открытия пришлось много писать, ох, много. Компьютера еще не было, все от руки или на машинке. Деньги на машинку мне одолжил приятель, сам я не тянул. Мне ведь требовался какой-то запас речей — вдруг кто-то захочет рукописную. В любом бизнесе нужно иметь для начала немного товара. Если клиенты начнут приходить, а мне нечего им предложить, то какой это бизнес? А тут — пожалуйста: может вот такую или такую, а вот еще такую. В готовой речи иногда достаточно только кое-что изменить, что-то вставить, что-то убрать. Смерть от смерти не слишком отличается, а похороны и подавно. Таких готовых речей у меня сегодня — вон, целые полки, — он показал на ряд папок-скоросшивателей позади себя. — Если хотите посмотреть, возьмите одну-две папки.

Он поднялся из-за компьютера, направился к полкам, но я его остановил:

— Не доставайте. Я должен сперва подумать, как вы советовали.

— В таком случае, приходите, когда будете готовы. Может, к тому времени и зонты появятся. До меня дошли слухи, что сосед вот-вот обанкротится, так я у него купил бы дело вместе с помещением. Дожди любят лить во время похорон. Так что, может, кто-то к речи захотел бы и зонт. А знаете, я ведь подумывал, не издать ли учебник «Погребальные речи». А то у меня их накопилось. Только кто тогда ко мне придет? Я весь свой опыт передам в книжке — а потом что? Столько мучений, бессонных ночей, пота, умственных усилий, чтобы все заключить в какие-то шаблоны. Люди мало чем различаются, если посмотреть с точки зрения смерти. А готовые речи я оцениваю в одну треть от стоимости тех, что на заказ. Иногда, чтобы повысить интерес, делаю скидку. При этом запросы растут. Сходите в День всех святых на кладбище, увидите — один памятник выше другого. То же и с речами. Поэтому все больше людей хотят на заказ. И подлиннее. Некоторые просят со стихами. Как будто мало представлялось других торжественных поводов. Пришлось нанять поэта. Он печатал стихи в нашей заводской газете, пока был завод. Работал в штате, в отделе культуры и просвещения. Однажды даже выиграл конкурс, посвященный государственному празднику. Но сегодня на что ему жить? На стихи? Я вас умоляю. На паперти он и то больше получит. Ничего не скажу, парень способный, я не вмешиваюсь, только даю указания. Отец мой рассказывал, что в прежние времена такие ездили по ярмаркам. Иногда пели свои стихи. О войнах, эпидемиях и других бедствиях. Отец запомнил одно стихотворение про то, как муж убил жену, а жена отравила мужа, и потом они друг другу являлись в снах. Вся ярмарка слушала. И сыпались монеты, нередко полную фуражку набирали. Я своему плачу четвертую часть от речи на заказ. Спрашиваю клиента, нужны ли стихи. И, я вам скажу, мало кто хочет без стихов. Надо только втолковать клиенту, что со стихами речь богаче. Господь Бог охотнее послушает стихи. Приезжают ко мне и священники, а как же. Священник тоже человек. А сколько таких речей он способен произнести на память? Особенно, если у него двое-трое похорон, часто подряд. И что с того, что это его профессия? У каждой профессии есть предел возможностей. Приезжают и из управлений воеводств, повятов, гмин, городов, деревень. Как-то подкатил сюда лимузин. Не скажу, откуда — профессиональная тайна. Сегодня, знаете ли, председатель или директор или даже министр не станет думать о речи, если у него кто из подчиненных помрет. У него голова другим занята, делами поважнее, а тут надо на похоронах выступить. Тогда посылают человека ко мне, и тот выбирает из готовых или заказывает, в зависимости от ранга покойного. У меня есть речи для верующих и для неверующих, и для тех, которые и так и сяк. Сперва у меня были только для верующих. Но как-то приезжает ко мне тип, говорит, что хочет речь для светских похорон. Это как, спрашиваю. Для светских, не понимаете? В каком мире вы живете? Разозлился. Я ему: здесь все верующие, даже бывшие члены партии теперь верующие. Мне еще никто не говорил, что хочет, как вы выражаетесь, светские. Посмотрите, может, что-нибудь найдете. И даю ему папку, другую. Он полистал одну, швырнул на стол, полистал другую, швырнул. Так всегда, когда нет конкуренции, выругался и вышел, хлопнув дверью. Я, знаете, струхнул, когда про конкуренцию услышал. Говорю жене: мы должны написать немного речей для светских похорон. Что значит для светских? Ну, без Бога. Я тебе покажу, без Бога, говорит. Перееду к маме, а ты пиши, что хочешь. Готовь себе, убирай, стирай. Намучился, доложу я вам, бил себя кулаками по голове так, что она аж гудела, и ничего, пусто. Я не ел, не спал, писал и рвал, рвал и писал. А тут моя, голодный небось, глаза слипаются — не высыпаешься. И берет мою пустую голову и прижимает к груди. Что поделаешь, если мир катится в безбожье. Речами его не остановишь. Женщины, скажу я вам, лучше понимают мир. И не переехала к маме. А потом еще говорит, в магазине не может продаваться только пеклеванный хлеб, должен быть и ржаной. Тебе не помешало бы помещение побольше, с двумя комнатами, ванной и туалетом. Ведь если кому приспичит, куда ему деваться? Сейчас все ремонтируются, обновляются, меняют меньшее на большее, большее на меньшее. Если тот с зонтами обанкротится, можно снести стену. Где же они обанкротятся, говорю, дождь-то со снегом всегда будут идти. Тогда нужно что-нибудь в городе поискать. В одной комнате можно устроить приемную, в другой — твой кабинет. Кредит взяли бы. Ясно, что ты не обанкротишься, значит, будет чем выплачивать. Ну да, надо взять. Купили бы штуки три кресел, ковер на пол. Вешалку. Раздевайтесь, пожалуйста, говоришь ты клиенту, вешалка там. Пейзажики на стену. Столик с журналами. С какими-такими журналами, спрашиваю. Ну у стоматолога или парикмахера, пока ждешь, листаешь журналы и время пролетает незаметно. Только нужны те, где много актрис, актеров. Раз в полгода достаточно. Можно и прошлогодние. С журналами солиднее. Какой-нибудь вентилятор на жару, один в приемную, другой сюда, над тобой. Был бы свежий воздух, ты бы не так уставал. Ну я устаю, на деле ведь выходит не так, как планируешь: что хватит времени на кофе, чай, газеты, новости, сплетни. А тут зачастую, знаете, один уйти не успел, второй ждет. А сколько человеку приходится слушать о жизни покойного, хотя для речи едва сотая часть пригодится. Если бы я решил все, что мне рассказывают по многу раз, уместить в речи, никто бы на похоронах не выдержал. Даже приглашенные на поминки предпочли бы поесть дома. Но если хочешь, чтобы  бизнес процветал, человек должен иметь терпение. Ну он и процветает, ничего не скажу. Некоторые мне даже завидуют. Но разве я виноват, что люди умирают? Я их не убиваю, только пишу речи на их похороны. Хотя, честно признаюсь, я задумываюсь, куда катится мир. Вроде люди всегда умирали, но сегодня похороны превратились в промышленность. Правду говоря, мне следует радоваться такой перемене, но меня все чаще мучает совесть. Ну потому что, сами подумайте, каждая жизнь — особенная, а я каждую должен поместить в какой-то шаблон. Я им даже названия дал: А1, В3, С5 и так далее, чтобы не канителиться с поисками. У меня есть шаблоны на каждый возраст, от грудных младенцев до древних стариков, поживших вдоволь. Только, будем откровенны, кто ж скажет, что пожил вдоволь. Каждый жаждет жизни, как манны небесной. У меня есть шаблоны для мужей, жен, матерей, отцов, дедушек, бабушек, сыновей, дочерей и для дальних родственников. Для соседей, знакомых, друзей. Думаю даже, не написать ли для партнеров и партнерш, как сейчас говорят. Каждому даю соответствующую папку, и пусть выбирает. Не навязываюсь, разве что советую. Признаюсь, иногда подумываю, не подготовить ли и для себя что-то подходящее, а то будет потом кто-нибудь про меня нести околесицу. Некоторые себе при жизни обувь готовят, одежду, рубашку, а то, бывает, и гроб. Только не знаю, написать себе на заказ или выбрать из готовых. Как вы считаете? Только честно, для себя вы бы что выбрали?

— Что бы я выбрал для себя? Молчание.

Оставить комментарий