Профессор Мария Янион: «Только мы сами как человечество можем себя спасти»

Мария Янион (род. 1926–2020) — польский литературовед, историк идей и воображения. Изучает польскую культуру XIX и XX веков, действительный член Польской Академии наук, профессор академического Института литературных исследований. Воспитала не одно поколение польских гуманистов: писателей, публицистов, ученых, журналистов, издателей и учителей.

Премия польского ПЕН-клуба им. Яна Парандовского присуждается ежегодно. Она имеет особый престиж и вручается авторам не только за творческий и интеллектуальный вклад в польскую литературу, но и за верность демократическим идеалам и свободе слова.

Перевод с польского Ольги Чеховой

38f061c918dc2fda2f28f461440023a2.jpg
Профессор Мария Янион

Профессор Мария Янион

Слова по случаю присуждения премии польского ПЕН-клуба в столетие возрожденной Польши и сорокалетие смерти Яна Парандовского.

Я испытываю радость и признательность за то, что удостоена особенной, юбилейной премии польского ПЕН-клуба. Физически не могу принять участие в церемонии награждения, поэтому передаю письменно самую сердечную благодарность.

По небольшом раздумье присуждение этой исключительной премии вызвало у меня некоторое изумление. Оно связано с фигурой Яна Парандовского, чье имя носит премия. С ранним творчеством Парандовского я познакомилась школьницей, в Вильно. Благодаря любимой учительнице латыни я тогда увлекалась античностью. Парандовский стал для меня незабываемым провожатым по эпохе, которую я открывала для себя и обожала.

Таким образом — и отсюда мое изумление — человек, которого я узнала много лет назад, в раннюю эпоху пробуждения разума, появляется теперь, в конце пути. Сегодня разум занят, как и всегда, текущими проблемами, но также и моим собственным античным временем, как раз тем периодом первых серьезных книг, размышлений и пробуждения воображения. Все мое внимание сосредоточено сейчас на межвоенном периоде, я почти не читаю ни о чем другом. И мне открылось круговое течение времени. Вновь возник образ довоенного писателя, с которым я так и не познакомилась лично, но во взрослой жизни видела издалека, когда мы жили по соседству в старой Охоте в Варшаве.

Обрадованная ясным сигналом из мира — сообщением о премии — я взяла том заметок Яна Парандовского, так называемые карточки. Он неутомимо собирал на них по крупинкам бытие: вид из окна, вычитанное в книгах, мысли и всю ту поразительную многомерность, характеризующую его интеллектуальную жизнь, присутствие одновременно как здесь, среди современников, так и там, среди древних. Я осознала, что пятидесятилетняя годовщина независимости, зафиксированная в этих «Размышлениях»1 60-х, — позорный год изгнания евреев из Польши.

При чтении Парандовского бросаются в глаза возвращающиеся переживания войны. Одно из страшнейших его переживаний Вторая война вызвала почти мимоходом. Тогда в Кракове сгорели его библиотека и архив.

Образ войны для меня — несколько женщин с детьми, которые бегут по дороге, сами не зная, куда, наверное, в лес. Они то и дело оглядываются, проверяя, не летят ли самолеты, не упадут ли бомбы на них и на детей. Мама тоже хотела, как они, сбежать со мной в лес, но я сопротивлялась и мы оставались ближе к дому, все-таки — дому, то есть в итоге — подвалу. Но мне слишком хорошо знаком страх пожара, видение горящих рукописей, книг, записок, копий. Иногда я думаю, что именно столкновение в войну с пепелищами, руинами и обломками упрочило мою манию собирать все, что записано словами.

Парандовский часто повторяет слово pax, мир, размышляет о том, что оно значит для Европы. Не сохранив память о войне, этого невозможно понять. Память невозможна без архивов и библиотек. Без них в моем представлении невозможна жизнь. Чем было бы наше знание о том, как жили в войну и в мирное время, если бы не существовали библиотеки, собрания источников, записи, записные книжки, письма, документы? Благодаря им мы понимаем, что значит быть человеком.

Сегодня я стараюсь не думать слишком подробно о собственной, настоящей жизни. Я знаю, чем все — жизнь — заканчивается. Люди верят, что старики могут сказать что-то важное, тем временем обычно все, что они могут сказать, как мне кажется, глубоко пессимистично и лучше молчать, потому что не следует огорчать людей.

Я вела достаточно ограниченный образ жизни. В целом не жалею об этом, просто знаю, раньше не знала. Я жила в монастыре, служа научным институциями, университету, институту. Относилась к этому очень серьезно. Если бы я относилась менее серьезно, занималась бы не только самыми важными вещами, мне было бы легче.

Теперь я с удовольствием читаю и размышляю о животных, о собаке, которой у меня никогда не было, о том, что сказал кот, который наведывается в дом моего брата. Прежде животные относились к проблемам, представлявшимся мне малосущественными. Теперь я знаю, что животные прекрасны. Я читаю Адама Вайрака2. Ем значительно меньше мяса, чем раньше. Мои интересы и политические симпатии остались прежними. По-прежнему меня могут взволновать названия некоторых книжных новинок, встреченные в прессе. Я по-прежнему плохо переношу расставание с записанными страницами, все равно, были ли они когда-то важными или не были важными никогда.

Всю жизнь меня увлекало то, что я называла архивом экзистенции — попытки сохранить мельчайшие следы, спасти всё. Я очень часто размышляю об Архиве Эммануэля Рингельблюма, свидетельствах из самого центра Холокоста. Я думаю о ненайденной их части, остающейся где-то в земле.
[….]
Я никогда не могла избавиться от чувства ответственности за мелочи, фрагменты, следы. Собираю личные документы, сокровенные письма, а нередко на первый взгляд мусор: старые рукописи, чьи-то записки, трамвайный билет с нацарапанным номером дома или телефона, продуктовая карточка — все это, превращаясь в архивный предмет, остается уцелевшим, может даже спасенным. [….]

Кто-то, наверное, может спросить, серьезно ли я говорю об идее светского спасения прошедших жизней с помощью труда историков, не является ли это красивой байкой для атеистов и атеисток. Что ж, да, я отношусь к этому с величайшей серьезностью. Сформулированная [Вальтером] Беньямином [….] идея представляет Мессией само страдающее человечество. Только мы сами как человечество можем себя спасти. Сами, сохраняя память о прошлом.

Оставить комментарий