Почему переводчик чешет спину. Интервью с Михалом Клобуковским

Михал Клобуковский (род. 1951) — польский переводчик американской и английской литературы, поэт. Переводами занимается с 1988 г. На его счету — более 50 работ, в том числе «Бесчестье» Кутзее, «Нью-йоркская трилогия» Пола Остера, «Изнанка мира» Делилло, «Лолита», «Бледный огонь» и «Под знаком незаконнорожденных» Набокова, «Отель ‘Нью-Гэмпшир’» Ирвинга, «Большой и Добрый Великан» Роальда Даля, также переводил поэзию Чарльза Буковски. 

Интервью для журнала «Książki. Magazyn do czytania» записал Михал Ногась.

z24452261Q,Michal-Klobukowski.jpg
Михал Клобуковский. Фото: Albert Zawada / Agencja Gazeta

 

Перевод с польского Ирины Киселевой

 

Михал Ногась: — Вы всегда переводите в одном и том же месте?

Михал Клобуковский: — Обычно дома за столом. Но часто бывает, что я читаю перед сном несколько страниц книги, которую собираюсь переводить на следующий день. Так что можно сказать, что я работаю и в постели. Я много раз убеждался, что во время сна в голове что-то происходит, потому что текст, прочитанный перед тем, как закрыть глаза, утром лучше переводится. Может, поэтому и говорят, что «утро вечера мудренее».

Когда читаешь в процессе работы, даже если уже знаком с текстом, — а я отношусь к переводчикам, которые читают книгу перед тем, как подписать договор с издателем, — слова, как правило, начинают сопротивляться. Мы беседуем в моей квартире, в нескольких сотнях метров от варшавского парка Лазенки; с весны до осени я время от времени хожу работать в парк. Беру с собой распечатку корректуры и вношу правки, посматривая на уток и бабочек. Мне нужно таким образом переключаться, выходить из дома, особенно когда мысль застревает. Раньше в такой ситуации я бы, наверное, закурил.

— Вам не случалось начать работу над переводом книги, которую вы не читали?

— Я помню только один такой случай. Это был «БДВ, или Большой и Добрый Великан» Роальда Даля, требовавший от переводчика невероятной ясности ума и большой фантазии. В нем мало предложений, которые можно просто переводить более-менее дословно, все время приходилось придумывать слова. Я тогда переводил художественную литературу каких-то лет пять, но прочитав с десяток страниц, сразу понял, что это — «моя» книга. Она была трудной, приходилось многое изобретать, но я знал, что справлюсь с ней, потому что у меня в голове тут же появлялись разные идеи. Через пару месяцев выяснилось, что текст, с которым я был в отношениях, скажем так, девственных, сам передо мной открывается, он как будто подсказывал, что с ним делать. Однако обычно лучшие идеи приходят только спустя некоторое время.

В процессе работы я часто пропускаю проблемные места, ставлю знак вопроса там, где нужно найти какой-нибудь анекдот, каламбур, рифму; жду, пока что-нибудь само не придет на ум.

В «Книге перемен» говорится, что мудрец, встретив непреодолимые препятствия, сворачивает с пути и обходит их. В соответствии с этим принципом часто самые удачные решения приходят в голову, когда занимаешься, вроде бы, бессмысленными делами, например, моешь посуду. В этом смысле выражение «сесть за работу» неправильное, потому что работа происходит постоянно, в подкорке и в значительной степени бессознательно.

Как правило, мне помогает смена деятельности. Сегодня, в эпоху компьютеров, казалось бы, легко это сделать: закрываешь один документ, открываешь другой. Но запустить параллельную операцию в голове не всегда просто.

Говорят, у Роберта Стиллера дома был рабочий стол в форме подковы. На нем стояли три пишущие машинки с тремя переводами, и он просто переходил от одного к другому.

— И как он их не путал!

— Иногда один текст даже подсказывает то, что пригодится при работе над другим.

Но мы пока говорим о создании предварительного черновика, то есть о работе, которая даже в случае сложного текста представляет собой относительно легко сделанный набросок. Настоящий труд начинается на стадии редактирования.

— Почему?

— Потому что, например, замечаешь, что пропустил половину предложения или даже целый абзац, перепутал числа или июнь с июлем. Это еще полбеды: такие ошибки можно тут же исправить. Хуже, когда часто повторяется одно и то же слово и не сразу приходит на ум подходящий синоним, даже после того, как перероешь словари. Или обнаруживаешь, что в одном абзаце несколько существительных стоит в одном и том же падеже, поэтому у них одинаковое окончание, а это звучит ужасно.

Случалось, что после такой трудной работы редактор пытался пригладить текст. К сожалению, сегодня большинство пишущих людей отравлено влиянием английского языка, который гораздо лучше переносит повторы. Поэтому трудно переводить с простого английского, в котором три глагола и семь существительных. В оригинале все нормально, а по-польски — чудовищно. Этот англизированный польский получается плоским и безликим.

Бывает, что предложение или целый абзац перестает звучать после перевода. То, что представлялось воздушным, внезапно оказывается пригвожденным к земле. Иногда это вина оригинала, но также может быть признаком того, что во время работы я чего-то не заметил, устал и перевел на несколько предложений больше, не рассчитав при этом свои силы в тот момент.

— Ваш мозг непрерывно работает на полную мощность.

— Если бы так и было, я бы давно уже свихнулся, но это занятие действительно поглощает. Кстати, и руки заняты. В докомпьютерные времена мне никогда не удавалось сдать в издательство идеально чистую машинописную версию.

Говорят, что Дон Делилло, пять или шесть книг которого я перевел, до сих пор печатает на машинке, и когда хочет исправить предложение, ничего не зачеркивает, а просто вынимает лист и переписывает всю страницу с самого начала. При каждом исправлении он вставляет в машинку новый лист бумаги.
Я очень долго избегал компьютера. Больше всего меня беспокоило то, что я теперь не смогу думать пальцами.

— Что это значит?

— Переводчику приходится справляться со множеством странных проблем. Иногда возникают, — и я знаю, что не только у меня, — трудности с описанием движений.

В английском языке много глаголов, которые не имеют точных польских аналогов или кажутся очень громоздкими при повествовании в настоящем времени. Обратите внимание, что, несомненно, под влиянием визуальной культуры, основанной на зрительных образах, особенно кино, все больше прозы пишется именно в настоящем времени. Прошедшее время уходит в прошлое вместе с эпохой разговоров. Переводчик зачастую сам должен сделать описанное автором движение, почувствовать его собственным телом, изнутри, чтобы повествование получилось правдоподобным. Когда мне нужно написать, что кто-то почесал спину определенным образом, я должен проверить это на себе. Тело просто подсказывает, что делать с переводом.

Подобным образом я поступал, когда печатал текст на машинке. Гимнастика пальцев была для меня также определенным способом думать. Как будто я читал текст, написанный шрифтом Брайля. Пальцы не только наносили очередные слова на бумагу, но даже, иногда на ощупь, их находили. Я боялся, что, когда я перейду на компьютер и перестану по столько раз переписывать один и тот же текст, мои переводы станут хуже.

К счастью, пока компьютер всего несколько раз сожрал у меня пару фрагментов текста.

— И что тогда?

— Нужно немедленно его восстановить, не откладывая. Впрочем, я замечал, что иногда восстановленная версия в чем-то лучше, чем исходная.

— Мозг, руки… А как насчет словарей и энциклопедий? После стольких лет они вам еще нужны?

— Никто не знает английского от первой до последней буквы. Примерно тридцать лет назад в журнале «Форум», который в ту пору был важным источником знаний о мире, я прочитал большую статью об английском, которым тогда владел гораздо хуже. И я узнал, что в нем каждый день появляется как минимум десять новых слов! Я помню чувство облегчения: раз так, то мы все знаем этот язык только чуть-чуть.

Очевидно, что для переводчика словари и интернет — просто бесценный дар. В любое время я могу проверить, например, как выглядит тот или иной двор Стэнфордского университета. Сеть также помогает при переводе сленга. Ни один словарь не поспевает за его развитием. Но старые жаргонные выражения легче найти в бумажных словарях. Пару недель назад я переводил отрывок о войне в Лаосе, и оказалось, что некоторых слов из лексикона солдата тех времен нет даже в интернете.

— И что вы сделали?

— Я обратился к превосходному словарю «War Slang» («Военный сленг») начала 1990-х годов, в котором зафиксирован солдатский жаргон, начиная с времен гражданской войны в США до первого конфликта в Персидском заливе. Иногда я возвращаюсь к старому словарю Вебстера, у меня дома есть издание 1953 года.
Одна из сцен в «Хранителе сада» Маккарти происходит в магазине садовых инструментов, где под потолком висят странные предметы. В частности, один из них, как я подозревал, имел нечто общее с топором, но я не нашел этого слова ни в одном словаре, а в интернете — только после долгих поисков, и то на одном-единственном сайте. Речь шла о рукоятке, ручке, черенке, но поскольку автор использовал такое редкое слово, я не мог отбрехаться ни одним из этих банальных определений. Память подсунула мне «siekierzysko» (секирище), а незаменимый Дорошевский подтвердил существование такого слова. Могло быть и топорище. Редактор попыталась изменить «siekierzysko» на «большой топор», не удосужившись заглянуть в оригинал. Боюсь, что менее упрямым переводчикам редакторы таким образом нередко коверкают текст.

Дорошевский вообще часто выручает. У меня есть бумажное издание этого словаря, и когда я что-то ищу в нем, то стараюсь при случае взглянуть и на соседние слова. Хотя я пользуюсь этой книгой уже более тридцати лет, всегда нахожу неизвестное слово или новое значение известного. Они откладываются в моей памяти, благодаря чему перевод книг типа «Линкольн в бардо» представляет собой безусловно трудное, но преодолимое препятствие.

К сожалению, уже выросло несколько поколений людей, для которых «большой словарь» — это трехтомный орфографический словарь под редакцией Шимчака.

— Что в романе Джорджа Сондерса вам понравилось больше всего?

— У меня был к нему кредит доверия еще до того, как я начал его читать, потому что я уже переводил его рассказы. Главное в романе — тема смерти, в современной культуре к ней редко подходят настолько серьезно. У Сондерса смерть присутствует на каждой странице, но как промежуточный этап долгого пути, а не конец. Однако я не очень люблю книги с так называемым посланием, поэтому, если бы не богатство языка, я бы, вероятно, отнесся к этому роману более прохладно.

— Иногда переводчик должен придумать новое слово.

— В одной из книг британского популяризатора истории Джайлса Милтона встречается персонаж — правитель небольшого султаната где-то в Малайе или на Молуккских островах. У него во дворце есть комната, в которой он держит своих, скажем так, несовершеннолетних наложников. Я придумал для этого случая выражение «поподающие мальчушки». Сейчас я перевожу книгу, которой я, вероятно, дам название «Корресповесть», потому что ни одно из существующих слов не отражает двусмысленности оригинального названия.

Польский — чрезвычайно словообразующий язык. Мы многие годы пренебрегаем этим его свойством.

— Существует ли автор, книги которого вы всегда готовы переводить?

— Нет.

— Я думал, что это мог бы быть Кутзее, всегда и независимо от обстоятельств.

— Перевод «Бесчестья» мне предложило издательство «Znak». Впрочем, большинство моих переводов — это предложения издателей, мои собственные пробиваются редко и с трудом. Долгое время я подходил к тексту, как собака к ежу. Книга неприятная, и я знал, что проведу с ней несколько тягостных месяцев. Кутзее — довольно сухой писатель. Даже главного героя романа, как-никак бабника, описывает сухо и холодно. Как читателю, мне не нравится подобная проза, и в то же время, к сожалению, я чувствую себя в ней неплохо, так что в конце концов я перевел несколько его книг.

— А кого вы любите переводить?

— Конечно, Делилло, особенно в последние годы. Его стиль становится мне все ближе. Он уже не жонглирует толпой персонажей на многостраничных фресках. Его язык постепенно становится более аскетичным, интровертированным, сохраняя стилистическую изощренность. Еще мне нравится недавно умерший американец Рассел Хобан, хотя с определенного момента он стал писать хуже. После «Мемуаров лорда Байрона» я бы с удовольствием перевел еще какой-нибудь роман Роберта Ная. К сожалению, издатель отказался. Из более легкого репертуара всегда рад работать над книгами Филипа Арда.

— Мы живем в мире, в котором жизнь ускоряется, и переводчик тоже должен бежать наперегонки со временем.

— Но я никогда не унизился до того, чтобы перевести книгу в три раза быстрее, чем следовало бы, хотя у издателей возникают такие идеи. Показательная история произошла у меня с «Линкольном в бардо». Когда издательство «Znak» предложило мне его перевести, я честно ответил, что начинаю переводить «Лунный свет» Шейбона. Мне сказали, что ничего страшного, они будут ждать. А когда Сондерс получил Букеровскую премию, мне написали письмо с вопросом, не могу ли я поторопиться с переводом. Я ответил, что еще заканчиваю «Лунный свет». И снова услышал, что нет проблем, они подождут. Многие издатели в такой ситуации разорвали бы со мной договор и заказали перевод двадцати студентам, а затем несколько редакторов попытались бы как-то сляпать текст, который подписали бы псевдонимом и опубликовали под названием «Линкольн в чистилище» или «Линкольн в загробном мире».

— Вы работаете в тишине?

— Я не могу переводить, когда слышу разговоры. Легкий шум за окном мне не мешает, детей, кричащих в песочнице, я воспринимаю как звуки природы. Иногда я работаю под музыку, под Баха, индийскую медитативную музыку. Однако лучше всего — тишина.

— Над чем вы планируете работать в ближайшее время?

— Я только что сдал в издательство «W.A.B.» рассказы Фланнери О’Коннор. На польский язык ее уже переводила Мария Скибневская, но сейчас готовится сборник не переведенных ранее текстов. Это был интересный опыт, сложный, разнообразный язык американского Юга, где каждый из героев говорит по-своему.

Для издательства «Margines» я закончил перевод интересной биографии Леонардо да Винчи, автор которой, хоть и признается в домыслах и фантазиях относительно героя, но интересно рисует образа чудака, во многом — неудачника. Для «W.A.B.» перевожу эпический роман Ричарда Пауэрса о деревьях, о вырубке лесов и их спасении. Чрезвычайно актуальный для Польши. А потом, скорее всего, параллельно — снова стихотворения Буковски, который хорош для смены деятельности, потому что он настолько отличается от других авторов, что его невозможно спутать ни с кем.

 

Источник: Książki. Magazyn do czytania

Фото на обложке: Xoan Balter/Flickr CC

Оставить комментарий