30 лет назад, 17 ноября 1989 года в Чехии прошла студенческая демонстрация, которая положила начало «бархатной революции». В связи с этим «Голод» публикует воспоминания студентов, принявших участие в ноябрьских событиях. Материал подготовила Анна Агапова, преподаватель и переводчик чешского языка, автор Телеграм-канала «Слишком шумное одиночество». Источником публикации послужил сборник «Сто студенческих революций», изданный под редакцией профессора Мирослава Ванека.
Перевод с чешского Анны Агаповой
Пятница 17 ноября: студенческая демонстрация на Альбертове1 и Национальном проспекте в Праге
Моника Пайерова (в 1989 году — студентка философского факультета Карлова университета в Праге)
Когда 17 ноября я подъезжала к Альбертову, повсюду было полно народу, трамваи, и я удивилась, куда это все идут, не могла поверить, что все направляются на нашу демонстрацию. А когда приехала, увидела забитый людьми Альбертов, толпы на улицах и поняла, что эту акцию протеста уже не разогнать. Здесь пролегла та самая граница, о которой говорили немцы, за которой вступает в силу коллективная психология. Так и получилось: все мы боялись, но уже чувствовали себя единым целым. Я поменяла на ходу свою речь, набралась смелости и произнесла фразу, которую помню до сих пор: «Главное — это диалог, ведь того, что нас объединяет, больше того, что нас разделяет». Раздались громкие аплодисменты — все мы, пожалуй, понимали: нет людей с абсолютно чистой совестью, каждый хоть раз кривил душой, все сдавали экзамены по марксизму-ленинизму, но того, что нас объединяет, больше, и основываться нужно именно на этом. <…> А потом мы пошли от Альбертова вниз со свечками. Мы заранее договорились, что пойдем на Вышеград, поэтому Бенда и Динстбир2 стояли на лесах и пытались направить толпу туда, но демонстрация подчинялась собственной логике, и уже невозможно было указывать, куда идти и что делать. Все неслись, и даже если бы мы очень захотели, этот поток было уже не остановить. Мы понимали — всё может плохо кончиться, ведь нас заранее предупреждали, что нельзя отклоняться от разрешенного маршрута, чтобы мы не вздумали идти в центр. Мы пообещали, что в центр не пойдем. Я очень хорошо помню: песни, лозунги, цветы, трехцветные флаги. Но мы просто дали импульс. Потом ситуация развивалась самостоятельно, и это было потрясающе.
Вера Кринцвайова (в 1989 году — студентка факультета журналистики Карлова университета в Праге)
Уже на Альбертове стало понятно, что демонстрация будет мощной. Потом полицейские разорвали колонну, я со своей компанией была где-то посередине. Около Ботанического сада все снова соединились, и мы вдруг оказались практически во главе шествия. Даже после революции полицейские оправдывались, что были обязаны соблюдать закон, что к демонстрантам на Национальном проспекте несколько раз обращались с требованием покинуть улицу, а поскольку требование они не выполнили, то должны были понимать, что последует реакция. Мы с Кларой отошли в сторону и еще говорили тем, кто сидел на дороге, что не сбегаем и скоро вернемся. Мы пошли искать какой-нибудь проход, чтобы заскочить куда-то в туалет, но все было перекрыто. Тогда мы с ужасом поняли: сбежать невозможно, даже если очень захотеть, потому что впереди полиция, сзади полиция, и вокруг все перекрыто. Никому отсюда не выбраться — что это за игра такая! Так что пришлось вернуться. И вскоре началась мясорубка. <…> Когда уже стало невозможно дышать, какой-то парень с разбитым лицом, весь в крови, сказал мне: «Попробуй просунуть руку вперед, перед грудью, освободи себе немного места». Мой рост — сто шестьдесят один сантиметр, это оказалось важно, когда встал вопрос о выживании. Мне на самом деле стало сложно дышать, когда случилась давка. А потом кто-то сказал: «Пропустите девушек, девушек спасайте». Нас куда-то потащили. На Национальном проспекте были припаркованы машины, и мы втиснулись в пространство между ними. Но давка с обеих сторон усиливалась, и машины стали сдвигаться под напором толпы, кто-то заорал, что ему придавило ноги. Мне крикнули: «Запрыгивай наверх», а я подумала: «Ну не могу же я влезть на чужую машину с ногами». Потом меня подхватили и поставили на капот. Рядом был киоск с цветами, на нем стояли двое, другие помогали внизу. Меня тянули наверх, на крышу этого киоска. Я была совсем растеряна, стояла на машине под киоском и только с высоты смогла оглядеться и понять, что происходит вокруг. Это был настоящий ужас. Со всех сторон давка, окровавленные лица, а впереди полицейские в полной экипировке.
Шимон Панек (в 1989 году — студент факультета естественных наук Карлова университета в Праге)
То, что все началось со студентов, было, по-моему, чистой случайностью. То же самое могло произойти на полгода позже на какой-нибудь массовой демонстрации, ее бы разогнали, и идею забастовки подал бы кто-то другой. Я думаю, причина в том, что там, на Национальном проспекте, власть перегнула палку. Просто перегнула палку, и тогда студенты театралки3 и киношники 4 первыми закричали: «Забастовка, оккупационная забастовка». Потом уже пошла настоящая лавина, все были возмущены, я имею в виду участников демонстрации и тех, кто знал, как это было. А другие, кому в нормальной ситуации можно было бы наплести про «чуждые элементы» в Праге, попались на эмоциональный крючок: «Наших детей бьют на Национальном проспекте». Для большинства это было доказательство, что у нас в стране не все в порядке. Пока в оппозиции были только Гавел и диссиденты, многие не понимали до конца, кто такой этот Гавел, потому что двадцать лет массовой пропаганды сделали свое дело. Из-за Гавела и разогнанных диссидентов столько людей не пришло бы потом на Вацлавскую площадь.
Суббота 18 ноября — понедельник 20 ноября: организация стачечных комитетов в чешских вузах
Томаш Драбек (в 1989 году — студент медицинского факультета Карлова университета в Праге)
Метод забастовки оказался вполне успешным, и, я думаю, важная роль студентов заключалась в том, что они распространяли информацию. Их было много, и, по сути, терять им было нечего — в этом было их бесспорное преимущество. Конечно, мы рисковали, потому что нас могли выгнать из университета, но это касалось скорее активистов. Обычные студенты просто не ходили на занятия и рисовали плакаты или не ходили на занятия и катались на лыжах. Таких, конечно, было немало. Я стал делегатом от нашего медицинского факультета в координационном центре на улице Ржетезова, в Театральной академии5. В воскресенье вечером мы собрались в общежитии «Звезда» и потом уже перемещались по Праге только тайком. Я люблю вспоминать это время, оно было сумасшедшим, я не знал, чем кончится дело. А поскольку этого не знал никто, мы не ночевали дома, всячески скрывались — это теперь, когда кажется, что все шло как по маслу, те дни напоминают мне какой-то вестерн. Но тогда я боялся, думаю, многие мои коллеги боялись: мы оказались на виду, поэтому нам вполне реально грозило отчисление и запрет на какую-либо карьеру.
Павел Лагнер (в 1989 году — студент театрального факультета Академии исполнительских искусств в Праге)
В моем случае это был не столько страх, сколько задор: если что, мы и против танков выступим. Страх, конечно, тоже присутствовал, но прежде всего — другая эмоция, настолько сильная, что она побеждала все остальное. Мы не чувствовали себя уставшими, хотя целую неделю почти не спали. Спать, в общем-то, не особо и хотелось. Мы почти не ели, все обычные физиологические потребности будто отступили на второй план. Будь мы постарше, все было бы, наверное, по-другому. Мы договорились, что будем ездить по всей стране, сразу же начнем печатать резолюции, делать копии «Оригинального видеожурнала»6 и других пленок, решили, где будет располагаться штаб, где мы будем ночевать, где есть, где печатать на машинках. Мы выбрали людей, которые поедут в Остраву, в Писек, в Брно, в Братиславу, в Аш, которые будут ездить и рассказывать о том, что случилось. Сразу стало понятно, что главное — разъехаться по всей республике и везде сообщить о произошедшем, чтобы люди узнали об этом как можно скорее, в том числе и о том, что нас поддерживают актеры. В понедельник утром мы уже знали, что театры закрываются, что мы не одни, что к нам присоединились и Киноакадемия7, и Худпром 8. В этом союзе с популярными актерами, с друзьями из других вузов мы чувствовали, что с нами ничего не случится, что никто нас не тронет. Все сразу заработало, и мы сформулировали для себя десять правил поведения: главное — никакого алкоголя. Эти правила соблюдались, и меня поразило, что мои друзья и сокурсники в течение первой недели были такими дисциплинированными. Мы совершенно сознательно узурпировали власть, потому что если бы мы голосовали, кто будет председателем, кто войдет в стачечный комитет, кто будет принимать решения, на это ушло бы много времени и много разговоров. А времени было в обрез, его хватило только на то, чтобы сказать: я буду руководить, ты будешь делать то, я это — и точка, и так это действительно работало. Все вдруг оказались преданными общему делу и соблюдали даже запрет на алкоголь.
Павел Добровский (в 1989 году — студент факультета кино и телевидения Академии музыкальных искусств в Праге)
Все началось спонтанно; насколько я знаю, Гавел был тогда на даче в Градечке, и всю серьезность ситуации [диссиденты] начали осознавать только в воскресенье или понедельник. Зато мы уже были слегка «во хмелю», потому что это пережили. Думаю, диссиденты активизировались с небольшим опозданием и на первых порах действовали отдельно. Они начали строить «Гражданский форум»9, и только в течение недели студенческое движение присоединилось к его резолюциям. Я довольно точно помню: мы первыми узнали о создании «Гражданского форума» и в связи с этим устроили собрание, на котором проголосовали за то, что теперь будем выступать от имени этой организации.
Деятельность студентов за пределами Праги
Иржи Ворач (в 1989 году — студент философского факультета Университета им. Яна Евангелиста Пуркине10 в Брно)
Вечером 17 ноября я позвонил нескольким приятелям, и мы стали думать, что делать. Мы собрались в субботу, когда я узнал, что [в Праге] студенты и театральные деятели объявили забастовку, связались со знакомыми студентами с философского факультета и других факультетов нашего университета и решили действовать по пражскому сценарию. В воскресенье мы сформировали ядро стачечного комитета, и оно оказалось вполне репрезентативным — пять студентов и три преподавателя, с которыми мы встретились лично и которые тут же к нам присоединились. Профессор Шлосар даже согласился предоставить комитету свой кабинет, находившийся в стратегически важном месте, в главном здании факультета. В воскресенье вечером мы уже смогли объявить студенческую забастовку, я лично зачитал это заявление в театре «Гусь на привязи», то же самое мои друзья сделали в других театрах.
Стачечный комитет философского факультета собрался вновь в понедельник рано утром, до начала занятий. Мы стояли во дворе факультета, рассказывали остальным студентам о событиях, которые произошли на выходных, и выдвинули общие требования забастовки. В стачечный комитет буквально за несколько часов вошло еще пятнадцать человек, мы спонтанно разделили обязанности, возник пресс-секретариат, набралась группа студентов, которые сторожили вход на факультет и так далее. Уже в полдень мы устроили во дворе собрание студентов всех факультетов, пришло около двух тысяч человек, но администрация больше всего переживала, чтобы мы не вытоптали газон. Для меня одним из наиболее ярких впечатлений было шествие, которое мы организовали в среду 22 ноября. Собралось тысяч десять студентов, и мы прошли от философского факультета через центр города к Театру имени Яначека. К этому времени остальные вузы Брно тоже присоединились к нам, был сформирован городской координационный центр студенческой забастовки.
Иван Лангер (в 1989 году — студент медицинского факультета Университета им. Палацкого в Оломоуце)
Коммунисты сами обучили нас этой технологии. Мы поневоле читали о забастовках, о революции, о партизанах и антифашистском движении, о том, как были устроены боевые отряды. В общем, мы знали что и как, и каждый внес свой вклад, свою лепту. Мы понимали, что должны выстроить определенную выборную структуру, что нужно разделить обязанности, понимали, какие шаги нужно предпринять — у нас было время поговорить об этом на оккупационной забастовке. Возникали отдельные секции, и каждый отвечал за свою часть работы, потом мы уже стали искать способы, как все это объединить и привлечь новых людей, как привлечь массы. Начали устраивать акции протеста.
Моника Немцова (в 1989 году — студентка педагогического факультета в г. Ческе-Будейовице11)
Мы знали, что в Праге что-то случилось, и некоторые отправились туда, чтобы посмотреть, разузнать, что, собственно, происходит. Потом появилась новость, что [на Национальном проспекте] убили какого-то студента; как выяснилось позже, он был жив. Мы собрались вечером в понедельник, объявили студенческую забастовку, развесили плакаты, и преподаватели нам сказали, что если мы не придем на занятия, нас всех исключат. Некоторые студенты на занятия пришли, некоторые нет (таких было меньшинство). К счастью, большинство потом присоединилось к меньшинству, и мы организовали стачечный комитет. <…> Поначалу его единственной целью была сама забастовка.
К нам присоединились театральные деятели, потом еще люди. Это было потрясающе. Собралась огромная группа, не только студентов, и у каждого из нас было свое расписание выездов. С утра до вечера мы ездили по деревням, по небольшим городам, на заводы. Рассказывали людям о забастовке, убеждали их, что нужно к нам присоединиться, что это единственный шанс что-либо изменить.
Ян Малура (в 1989 году — студент педагогического факультета в Остраве12)
Атмосфера в Остраве была непростая, студентов-активистов здесь было мало. Проблемы возникли с самого начала, потому что некоторые рабочие, типичные остраване, были явно против. Они распекали нас, когда мы клеили плакаты, орали, кто будет все это убирать. Бывало и похуже, иногда доходило почти до рукоприкладства. <…> На разных митингах на заводах, куда приглашали студентов, тоже было непросто. Поначалу все шло гладко, собравшиеся выделяли стачечному комитету, скажем, пять тысяч крон, а потом разгоралась дискуссия, и выяснялось, что вообще-то они не понимают наших действий и не очень-то их поддерживают.
Вторник 21 ноября — четверг 23 ноября: массовые демонстрации на Вацлавской площади в Праге
Павел Лагнер (в 1989 году — студент театрального факультета Академии исполнительских искусств в Праге)
Если вспоминать революцию, одним из сильных впечатлений был разговор с кардиналом в первую среду13 после 17 ноября. 17, 18 и 19 ноября он был в Риме по случаю канонизации святой Агнессы Чешской и сразу же после возвращения нас принял. Он утверждал, что мы с моим приятелем с музыкального факультета были первыми, с кем он встретился. Мы привезли ему целый ворох фотографий и видеокассету, а сразу же после этого я выступал от имени студентов на Вацлаваке14. Выйдя на балкон [издательства «Мелантрих»], я сказал, что говорил с кардиналом, что он нас всех приветствует, желает нам удачи и что он написал послание, которое потом зачитали вслух. Все пришли в неописуемый восторг, свистели, кричали, топали ногами. При этом среди собравшихся процентов девяносто были атеисты, но все радовались, что студентов поддерживает такое авторитетное лицо, что кардинал на нашей стороне.
Суббота 25 ноября — воскресенье 26 ноября: демонстрации на Летенском поле в Праге
Игорь Хаун (в 1989 году — студент факультета кино и телевидения Академии исполнительских искусств в Праге)
Потом я участвовал в нескольких митингах, произносил речь с балкона «Мелантриха» и на Летне. На Летне я испытал удивительное чувство, когда почти миллионная толпа стала единым целым, я запомню это на всю жизнь. Я буквально наблюдал за тем, как зарождается сознание этого многоголового организма, сознание толпы. Целое море людей слилось в единый разум. Это было невероятно. Люди расступались, пропуская машины скорой помощи, проявляли взаимоуважение и остроумие. Премьеру Адамецу дали возможность высказаться, но, когда он провалил свою речь, собравшиеся это сразу же почувствовали и освистали его. Любопытный момент случился, когда пресвитер Вацлав Малый был ведущим митинга. Дана Немцова15, кажется, сказала в микрофон: «Люди, как вас густо!» И толпа начала скандировать, обращаясь к Гусаку: «Густав, Густав, нас тут густо!» Мы на трибуне засмеялись, а Вацлав Малый сказал в микрофон что-то вроде: «Да, поприветствуем господина президента, чтобы он нас услышал».
Понедельник 27 ноября: генеральная забастовка на всей территории Чехословакии
Моника Немцова (в 1989 году — студентка педагогического факультета в г. Ческе-Будейовице)
Генеральная забастовка 27 ноября 1989 года была уже по-настоящему масштабной. Мы, студенты, хоть и произносили речи, были скорее в меньшинстве. За дело взялись люди, на мой взгляд, более компетентные. Был создан «Гражданский форум» <…> То, что студенты потом перестали играть ключевую роль, было в порядке вещей. Появились другие люди, более опытные, а мы уже просто помогали им, оказывали поддержку.
Пятница 29 декабря: избрание Вацлава Гавела президентом Чехословакии
Павел Добровский (в 1989 году — студент факультета кино и телевидения Академии музыкальных искусств в Праге)
Что касается выдвижения Вацлава Гавела в президенты, мне вспоминается один эпизод. Австрийское телевидение хотело взять у меня интервью, и корреспондент спросила меня (дело было еще в самом начале революции), как бы я отреагировал, если бы Гавел стал президентом. Я ответил: «Вы с ума сошли? Хорошо, если нас всех не посадят». А она сказала: «Ну, посмотрим». Я действительно посмеивался над такой наивностью, я думал: хорошо, если в стране хоть что-то изменится, если хоть немного станет посвободнее. А потом уже пошли разговоры, что Гавел должен быть президентом. Насколько я помню, у нас в академии все были единодушны, я имею в виду по поводу Гавела. Лично мне другие кандидатуры в голову не приходили, и когда речь зашла о выборах, я не мог представить себе президентом кого-либо другого.
Павел Лагнер (в 1989 году — студент театрального факультета Академии исполнительских искусств в Праге)
Последнее, о чем я хотел вспомнить, — это выборы президента 29 декабря, когда мы были на Пражском Граде, а потом в соборе [Святого Вита] на мессе «Te Deum». На Градчанской площади народу была тьма-тьмущая, и никто не мог пройти на Град. Такой толпы я не видел ни на Вацлаваке, ни на Летне. Когда мы пришли, люди нас приветствовали и пропускали вперед. Нас узнали, потому что у нас была своя студенческая программа на телевидении. Мы пробрались через толпу к собору и уселись в первых рядах, у самого алтаря, при том, что места для нас никто не резервировал. Я оказался в пяти метрах от алтаря, у которого кардинал Томашек служил праздничную мессу в честь нового президента. Для меня как для человека верующего и участника революции это было еще одно незабываемое впечатление.