Кристиан Люпа о своем новом спектакле, основанном на прозе итальянско-немецкого писателя Курцио Малапарте «Капут» и «Шкура». Премьера состоится в «Театре Повшехном» 12 октября. Разговор с режиссером записан 13 июня 2019 года, за несколько дней до первого показа work-in-progress.
Перевод с польского Антона Маликова
Витольд Мрозек: Почему Малапарте? Зачем именно сейчас говорить о Европе времен военной катастрофы, Европе, которая «капут»?
Кристиан Люпа:— Кажется, что сегодня все забыли о том, что случилось в войну и после войны. Хотя мы и знаем, что война — это катастрофа, из которой мы как человечество, должны извлечь урок. Мы — общество, а также главы государств. После войны возникло нечто, что я называю «светлой волной» — поколение «Imagine» Джона Леннона. Тогда казалось, что рыцарству придет конец, и человечество начнет меняться к лучшему. Склонность к переменам, я в этом убежден, заложена в нас генетически.
— В нас есть что-то хорошее?
— Человек стремится к чему-то лучшему, стремится к чему-то, что может случиться. К тому, что мы называем туманным словом «добро». Каждый определяет его по-своему, но оно есть в каждом как некий азимут. Этот азимут добра в отдельных людях и в целых сообществах по разным причинам истребляется. Сегодня мы наблюдаем период, похожий на тот, что предшествовал описанной Малапарте войне — и такое сходство вызывает тревогу. Малапарте — очень странный наблюдатель того уникального военного временного пространства. Люди, которые ничего подобного не пережили, не в состоянии представить себе пространство, где разрушены все основы, обеспечивавшие человеку существование — правовые нормы, города, механизмы развития цивилизации, культуры… Что влечет за собой обесчеловечивание, люди снова превращаются в животных, выходит на поверхность зло in extenso 1, жестокость, желание убить другого человека. Все это тоже заложено генетически, присутствует в человеке, это его обратная сторона.
— Малапарте, который закончил «Капут» на Капри, начинал его как раз на «землях, залитых кровью», как называет их Тимоти Снайдер 2— на оккупированных землях Польши, Украины…
— Да. Обе книги — «Капут» и «Шкура» — свидетельства не только того, как меняется писательский стиль Малапарте, но и того, как меняется он сам. Ведь поначалу он был фашистом, дружил с Муссолини. И постепенно превращался в блуждающую по миру чувствительность; в причудливый объектив камеры, фиксировавший картины, которые ускользали от глаз других людей; особенно тех, чей взор застила перспектива некой политической правды. Малапарте — человек вне политической правды. В то же время он ловко переходит от крайности к крайности; многие обвиняли его в цинизме, наглой лжи и конъюнктурности.
Мне кажется, напротив — в результате метаний между идеологиями, осознания абсурдности идеологий XX века ему как рассказчику открылась уникальная перспектива. С Малапарте, мне кажется, нужно спорить. В то же время отдавать должное его дальновидности. Малапарте говорит об уничтожении человека после войны — человека, который выжил, но уничтожен. Апокалипсический послевоенный пейзаж дает надежду на перемены, которые были невозможны, пока держались старые основы. Перемены были невозможны вXIX веке, когда под старыми основами еще гнил труп человечества.
— Значит, уничтожение — это шанс?
— Он не говорит: «Уничтожение — это хорошо». Он говорит: «Было уничтожение. Его совершил человек. Невообразимая трагедия». Но он же говорит: «В таком случае, давайте разглядим шанс в глубине этой трагедии». Я ни в коем случае не хочу перейти тонкую грань и заявить: «Так давайте рушить и строить заново!». На чем держатся всевозможные идеи: урбанистические, общественные, политические… «Разносим все и строим». Уничтожение всего — невероятный риск; неизвестно, будет ли из чего строить. В тоже время, после войны человечество продемонстрировало поразительную способность к возрождению: в виде сексуальной революции, революции сознания, нравственной революции; в виде толерантности ко всем проявлениям человеческой экзистенции и ментальности, которые до войны было трудно себе представить. С другой стороны, Кафка говорил о многовековом, закостенелом здании закона, с которым ничего нельзя сделать, поскольку в нем находится множество отмерших структур, к тому же, если его разрушить, наступит время беззакония, когда человек может совершить самоубийство.
— А в какое время живем мы?
— Если мы не положим конец национальным конфликтам, тянущимся сXIX века, не избавимся от неверных трактовок патриотизма, не научимся смотреть на человеческое сообщество как на нечто целое, в условиях нависших над нами угроз мы совершим такое самоубийство. Сегодня сильно реакционное давление, стремление вернуть эпоху, с окончанием которой некоторые не могут смириться, эпоху «Бога, чести и отчизны…» 3, славы польского оружия… Все эти: «Нам примером Бонапарт! Знаем: победим» 4. Бонапарт, которого в то время считали величайшим гением всех времен, сейчас, все-таки, выглядит, скорее, убийцей. Почему он до сих пор присутствует в нашем гимне? В спектакле Ганс Франк 5 спрашивает: «А почему не поют: «Нам примером Гитлер! Знаем: победим»?». Малапарте отвечает: «Так нарушается ритм». А Франк: «Можно и ритм сохранить: «Нам примером А-дольф Гит-лер! Знаем: победим…»». Ведь его победы были куда эффектнее, чем победы Бонапарте, можно сказать…
— В «Капри» вы тоже ищете утопию? Или концентрируетесь на антиутопическом, мрачном повествовании о войне?
— Остров Капри был анклавом многих утопистов. Там свою утопию пестовал Ленин. Можно и дальше приводить примеры, начиная с императора Тиберия. Все искали на острове временное убежище, возможность оторваться от континентального контекста. Я еще точно не знаю, какой будет стратегия повествования в моем спектакле. Не хочу ограничиваться одной стратегией. Я делаю ставку на многообразие и синхронизацию повествования. Одного героя плавно сменяет другой, актеры не знают наверняка, какого героя играют. Все постоянно меняется, создается своего рода эстафета игры — как, например, в случае главного героя, он — такой хамелеон. Мы с актерами примешиваем большую долю того, что нам подсказывает собственная интуиция, цитат и образов к тому, что нам дает Малапарте, благодаря чему возникает нечто вроде многоканального звука. Как все это соединится — в какой-то мере лотерея, процесс идет. Если зритель не заблудится в лабиринте, если захочет по нему пройти, получит в свое распоряжение несколько способов прочтения. Конечно, если у нас все получится.
— Во время предпремьерного показа work in progress в театре «Повшехны» можно будет увидеть второй акт…
— Второй акт, соединенный с началом первого акта. Мы строим определенную повествовательную платформу, которая должна взаимодействовать с каждым актом, ели у нас получится… Перед нами — серьезные технические вызовы. Мне казалось, что я проектирую очень скромную и минималистичную сценографию, а оказалось, что эта скромность очень дорого обходится театру. Посмотрим, что у нас выйдет.
Источник: Wyborcza